Неточные совпадения
Особенно звонко и тревожно кричали женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к человеку с флагом, тот все еще держал его над головой, вытянув руку удивительно прямо: флаг был не больше головного платка, очень
яркий, и струился в воздухе, точно пытаясь сорваться с палки. Самгин толкал спиною и плечами людей сзади себя, уверенный, что человека с флагом будут бить. Но высокий, рыжеусый, похожий на переодетого
солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал...
Как он глумился, увидев на часах шотландских
солдат, одетых в
яркий, блестящий костюм, то есть в юбку из клетчатой шотландской материи, но без панталон и потому с голыми коленками!
Самым
ярким в прошлом столетии было студенческое выступление, после которого более ста пятидесяти студентов было отдано в
солдаты, и последующие за ним, где требовали отмены «временных правил», на основании которых правительство и отдало студентов в
солдаты.
Мутный свет прямо падал на лицо этого человека, и Ромашов узнал левофлангового
солдата своей полуроты — Хлебникова. Он шел с обнаженной головой, держа шапку в руке, со взглядом, безжизненно устремленным вперед. Казалось, он двигался под влиянием какой-то чужой, внутренней, таинственной силы. Он прошел так близко около офицера, что почти коснулся его полой своей шинели. В зрачках его глаз
яркими, острыми точками отражался лунный свет.
Яркие звезды, которые как бы бежали по макушкам дерев, пока
солдаты шли лесом, теперь остановились, ярко блестя между оголенных ветвей дерев.
В
ярких речах отца жизнь рисовалась подобной игре и сказке, в словах
солдата она смотрела сурово, требовала терпения и покорности, — мальчик не мог примирить это явное противоречие.
Молодой, рыжий, с надвинутым на затылок кепи офицер махнул белым платком, и двенадцать ружей блеснули на
ярком утреннем солнце светлыми стволами и в одну линию, параллельно земле, вытянулись впереди
солдат, сделавших такое движение, будто бы они хотели достать концами острых штыков солдатика в саване, а ноги их примерзли к земле.
Оставшись один и увидав вокруг собора у
ярких костров греющихся на морозе солдатиков, причем составленные в козлы ружья красиво сверкали, я сам захотел быть
солдатом и прошел с паперти к ним.
Я заглянул в директорскую ложу и был поражен необычайным и невиданным мною зрелищем; но чтоб лучше видеть полную картину, я сошел в оркестр: при
ярком освещении великолепной залы Большого Петровского театра, вновь отделанной к коронации, при совершенной тишине ложи всех четырех ярусов (всего их находится пять) были наполнены гвардейскими
солдатами разных полков; в каждой ложе сидело по десяти или двенадцати человек; передние ряды кресел и бельэтаж, предоставленные генералам, штаб-и обер-офицерам, были еще пусты.
Борьба и связанные с нею опасности высоко поднимают для Толстого темп жизни, делают жизнь еще более
яркой, глубокой и радостной. Начинается бой. «Началось! Вот оно! Страшно и весело! — говорило лицо каждого
солдата и офицера».
Рвались снаряды, трещала ружейная перестрелка. На душе было жутко и радостно, как будто вырастали крылья, и вдруг стали близко понятны
солдаты, просившиеся в строй. «Сестра-мальчик» сидела верхом на лошади, с одеялом вместо седла, и жадными, хищными глазами вглядывалась в меркнувшую даль, где все
ярче вспыхивали шрапнели.
Вечером привезли с позиции 15 раненых дагестанцев. Это были первые раненые, которых мы принимали. В бурках и алых башлыках, они сидели и лежали с смотрящими исподлобья, горящими черными глазами. И среди наполнявших приемную больных
солдат, — серых, скучных и унылых, —
ярким, тянущим к себе пятном выделялась эта кучка окровавленных людей, обвеянных воздухом боя и опасности.
В палатах укладывали раненых, кормили ужином и поили чаем. Они не спали трое суток, почти не ели и даже не пили, — некогда было, и негде было взять воды. И теперь их мягко охватывало покоем, тишиною, сознанием безопасности. В фанзе было тепло, уютно от
ярких ламп. Пили чай, шли оживленные разговоры и рассказы. В чистом белье, раздетые,
солдаты укладывались спать и с наслаждением завертывались в одеяла.
И несомненно донеслась, и
солдаты с ружьями на плечах стройными рядами двинулись в поход, освещённые лучами
яркого солнца, игравшими на остриях штыков.
Печальное происшествие 14 декабря, которое он своим зорким взглядом провидел в течение десятка лет и старался предупредить, уничтожив в корне «военное вольнодумство», как он называл укоренявшиеся в среду русского войска «идеи запада», но находя постоянный отпор в своем государе-друге, ученике Лагарпа, сделало то, что люди, резко осуждавшие систему строгостей «графа-солдата», прозрели и открыто перешли на его сторону. Звезда его, таким образом, перед своим, как мы знаем, случайным закатом, блестела еще
ярче.
Солнце давно село.
Яркие звезды зажглись кое-где по небу; красное, подобное пожару зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный, красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные
солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
— Ребята, ведмедь, — сказал один
солдат. Все подняли головы; прислушались, и из леса, в
яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, странно одетые человеческие фигуры.
Лица
солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди — движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из-за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск
яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.